|
СВАЛКА: Свой среди чужих Репортер "Алфавита" прожил день на свалке Вообще-то, я - бомж с пятилетним стажем. В первоначальном его смысле - человек Без Определенного Места Жительства. Прописки у меня не было. А так - вполне благополучный гражданин. Которому есть где жить. У которого есть работа. И который исправно платит налоги. Правда, мне довелось некоторое время и ночевать на вокзалах, и отсыпаться в поездах кольцевой линии метро, и скупо считать копейки - те еще, советские - на хлеб с жидким чаем в привокзальном буфете. Но так, чтобы совсем уж жить на улице - нет. И уж тем более не на свалке, не на помойке. Средний "помоечный" класс Зря многие думают, что свалочные жители - это самое бомжиное дно. Скорее наоборот. Не "элита", конечно, - та у нас на паперти сидит, чистая, опрятная. Бомжи на помойке - это, если так можно сказать о бомжах, средний класс: работяги, привыкшие на свою четвертинку-поллитра водки и пачку "Беломора" зарабатывать, а не выпрашивать у прохожих. Или - этакие "отшельники", решившие уйти от мира сего, спрятавшись на огромных загородных свалках. И во многих случаях не общество отвергло их, а они - общество. С ним "отшельников" связывают лишь три тоненьких канала - мусоровозки, администрация свалки, да приемщики цветных металлов. И потому у них свой мир - явно отличный от нашего, и даже от мира их городских коллег Вот с их-то жизнью я и решил ознакомиться, став на день одним из них. Встреча: с облегчением! Для лучшей адаптации я три недели не брился, почти не мылся, не стриг ногти и волосы. Попытался еще и не чистить зубы, но спустя три дня не выдержал. Собрал по знакомым одежду, которую после было бы не жалко выкинуть. Отрабатывал перед зеркалом "бомжиные" выражения лица, походку, сутулость. Меня отговаривали: "Ты очень рискуешь - они чужаков за версту чуют! А там народ такой - церемониться не будут. И, главное, на свалке пойди потом - найди тебя…" И вот в начале 10-го утра знакомый, еженедельно навещающий дом в деревне, везет меня по Ярославскому шоссе. В обтрепанной сумчонке у меня - две бутылки дешевой водки (на всякий случай), пару пачек "Беломорканала", вязанная шапочка да буханка черного чуть подчерствелого хлеба (специально пару дней держал на воздухе). Через несколько километров проезжаем свалку, которая вольготно раскинулась вдоль трассы. Копающиеся на ней люди видны невооруженным глазом. "Может все ж не будешь рисковать - ну не похож ты на бомжа, - высаживая меня чуть дальше от свалки спросил знакомый. - По тебе видно, что ты паспорт в кармане постоянно носишь. Не носишь? - Все равно видно". Мы прощаемся, договорившись, что на обратном пути часов в 10 вечера он меня заберет. Определив направление, решил пройти на свалку не дорогой, а леском. Легкий зеленый налет уже тронул деревья. Красиво. Легко дышится. Но если на дороге солнце уже неплохо припекает, то в лесу еще держится утренняя свежесть. Зябко. Ускоряю для согреву шаг. Уже довольно далеко углубился в лес, пора сворачивать к свалке. Выходить "в люди". И, как назло, приспичило мне… Ну, в общем, облегчиться… Что поделаешь - организм у меня настроен на это время. На всякий случай огляделся, мало ли кто в такую рань тут бродит - никого не видно, - присел, окруженный кустами. Когда же я, довольный собой, встал и поднял глаза от "трудов" своих - оказался почти что лицом к лицу с небольшого роста мужичком, опирающимся на дубинку. В фуфайке, вязаной шапочке, старых джинсах, кроссовках. На секунду я растерялся, судорожно подыскивая слова. А он, ощупывая меня глазами, произнес чуть сиплым голосом: - С облегчением! Светская беседа Дальнейший диалог напоминал разговор пса и волка из мультика "Жил был пес": - Спасибо. А… вот тут… Скрутило вот меня… - Ага… Я так и понял. Еще с опушки понял… - …а я вот тут… - Ага… Гуляешь… - Да вроде как… - Ага… И издалече гуляешь? - Да из Москвы… - Эко тебя занесло! А чё сюда? Он продолжал шарить по мне взглядом. И я понял, что если я сейчас ему не скажу чего-нибудь членораздельное, не выложу свою легенду - он в лучшем случае пошлет меня по обратному адресу. В худшем… Не знаю, что могло было быть в худшем случае, но дубинкой бы точно огрел. И я ему начал плести свой незамысловатый рассказ о том, как были у меня и квартира, и машина, и престижная работа, друзья-приятели и умница-красавица жена… Да вот попал в долги кабальные. Пришлось продать и квартиру, и машину, запил, с работы уволили, друзья-приятели растворились, а умница-красавица сама ушла, как только денег и жилья не стало… Мужичок перебил: - А сюда-то че тя принесло? - Да вот, - продолжаю, - я не все долги отдал. Так кредиторы мои, как поняли, что больше с меня взять нечего милицию натравили - те сказали, что если за неделю не уберусь из города, они меня по какому-то "мокрому" делу засадят на всю катушку. - Да и потом, - закончил я, - всю жизнь улочки столичные топтал, знакомых много. Однажды пересеклись мы с одним - я чуть со стыда не сгорел. Не хочу, чтобы меня в таком виде перед кем-нибудь еще предстал. Вот и решил уйти из города. А куда… На свалку, мне знакомые бродяги говорили, что если приживусь - хорошо будет. И замолчал, исподлобья глядя на мужичка. А тот уже перестал меня буравить. Задумался… - К нам, значить… - Ну… вроде как… - Ага… Опять замолчал. Минут пять дубинкой ковырял в прошлогодней листве. - Звать как? - Сергей. - Ага… Дубинка покрутилась в одной точке и начала уходить вглубь. - Че делать можешь? - Так… не обидел Бог: плотничать могу, и по металлу могу… В технике какой разбраться… Ну, по строительным делам тоже могу… Готовлю неплохо. Да и с иголкой не враждую… Дубинка сверлила уже третью дырку. - Значить к нам… - Ну да. - Ага… А не боисся? - Чего?.. Кого?.. Зачем?.. - я постарался искренне сыграть удивление. - Ага… Еще одна дырка в земле и… - Ну, пошли… - А… - Тезки мы. Зови Михалычем. Наряд на кухню Пошли по лесу, как я понял, вдоль свалки. Первые минут пятнадцать шли молча. Я заметил, что дубинку Михалыч, хотя и чуть заметно прихрамывал, использует не столько для опоры, сколько как продолжение руки - не сбавляя шага он то тут, то там ворошил листву, простукивал стволы деревьев, отодвигал ветки. А потом начался "инструктаж": - Значить так, ни с кем пока не разговаривай, ага. Если спросят, кто такой, да зачем пришел, говори: к Михалычу. И все! Будут приставать - отсылай ко мне или зови меня, ага… Дубинка дважды торкнулась в какое-то бревнышко - сухое. - Прихвати-ка его… Водку, говоришь, пьешь? - Ага, ни с кем без меня не пей. До вечера перекантуешься, а там посмотрим… Слева послышались голоса. Михалыч чуть заметно прибавил шаг - Поварить, значить, можешь. Ну так и с костром, стало быть, ага, справисся? Мы шли уже с полчаса, постепенно забирая влево. - По лесу не ходи, ага, народ тут разный. Мало ли чё… Нос никуда не суй - откусят… Голосов стало больше: и спереди, и с боков. - Чтоб никому глаза не мозолил - будешь при мне, ага… Для начала - у костра побудешь… Шеф-поваром! - он на ходу обернулся ко мне и я впервые увидел его улыбку. Широкую - во все пятнадцать зубов. Зубы, надо сказать, были безупречно белыми. Еще через десять минут мы вышли на небольшую полянку, где стояли пара шалашиков из картона и тряпок, фанерно-дощатый навес и козлы, приспособленные под стол. Всюду в беспорядке картонные коробки с каким-то хламом. Меж деревьев натянуты веревки, на которых висело тряпье. По центру полянки - аккуратно выложенное кирпичами кострище с двумя арматурными рогатинами по бокам и несколько перевернутых ящиков под стеклотару. Вход в один из шалашей был перекрыт широкой задницей в некогда малиновых, а ныне бурых джинсах. Она постоянно то уползала вслед за хозяином внутрь, то вновь округлялась в проходе. - Саня, - Михалыч ткнул в задницу дубинкой, - прими гостя! Задница резво прыгнула в мою сторону, что я даже отшатнулся - вот так прием! - в полуметре от меня остановилась, ее хозяин выпрямился и повернулся. Передо мной предстало совершенно обаятельное существо в возрасте 25-30 лет. Встрепанная густо-рыжая, гнедая шевелюра. Плотно засеянная веснушками округлая морда. Очки а-ля Леннон на курносой сопелке, а за ними смеющиеся зеленые в крапинку глаза. И широкая улыбка ребенка. Весь он - от этой самой улыбающейся морды до скосолапленных ступней - просто излучал добродушие и был одно сплошное обаяние. - Покажи ему, - Михалыч стал говорить значительно громче, - где тут ручей, где посуда, где что, ага… Он седня обед готовить будет. А я щас вернусь. А ты с Саней, - уже ко мне, - погромче говори, туго слышит он, ага… Михалыч хлопнул меня по плечу и пошел в сторону свалки. А вас, Штирлиц, я попрошу… Ручей оказался неподалеку - дошли минуты за две. Всю дорогу Санька, косолапя впереди, помалкивал, изредка оборачиваясь и улыбаясь во всю свою обаятельную морду. Не улыбнуться в ответ было невозможно. Набрали воды - слегка желтоватая, но ледяная и вкусная - и пошли обратно. По дороге назад Санька, груженный двумя ведрами, быстро семенил, едва не наступая самому себе на ноги, но ни разу не споткнулся. Один только раз, на подъеме в горку, он слегка затормозил, потом не оборачиваясь, хрипло вскрикнул: "Подтолкни!" Отовсюду слышали голоса, но никого видно не было. Ну чисто дачный поселок - слышно, что кто-то есть, а кто, где - не видно. Помня совет Михалыча, я не стал особо отклоняться от тропинки и издали пытался что-то разглядеть - бесполезно. Костер быстро занялся и, пока закипала вода в одном из ведер, я вымыл чуть вялую проросшую картошку, пару корней свеклы и крупную морковь. Санька снова залез в шалаш и стал там чем-то шебуршить, его пятая точка вновь стала периодически исчезать внутри. Как оказалось, он там менял старую слежавшуюся подстилку на новую. Когда все овощи были уже вымыты, вернулся Михалыч, держа подмышкой какое-то тряпье. - Помыл? Ага… На вот, переоденься, а свою одежку спрячь - чистая она больно, ага… мало ли куда сходить придется… Я с сомнением взял сверток - засаленная рубашка, черные от грязи "голубые" джинсы и такая же куртка. - Чё, грязная что ль? - Михалыч строго посмотрел на меня. - Ниче, привыкнешь, ага… А хочешь - вон там бадья, простирни чуток, через час над костром высохнет. Что я и сделал. Правда, пришлось за водой еще разок сходить. Но стирал я не чем-нибудь, а "Тайдом" - к моему возвращению от ручья початая пачка гордо стояла на одном из ящиков. - Откуда это, Михалыч? - Да оттуда же, - кивнул он за спину, - со свалки. - А картошка, свекла… Он опять ухмыльнулся: - Тут, брат, все что хошь можно найти. Все как в рекламе, ага. Я принялся за стирку - двух ведер хватило только-только на рубашку да джинсы. Но Санька уже успел просеменить к ручью и назад и принес еще и принялся за второй шалаш. Время было около четырех часов, когда наступил момент, который, как я полагаю, меня и рассекретил. Дело в том, что стирать пришлось в наклонку, скорчась. А у меня незадолго до этого были проблемы с позвоночником - сколиоз, знаете ли, искривление позвонков. Ни поднимать тяжести (а я дважды с двумя полными ведрами, да еще бревно в самом начале притащил), ни долго сидеть согбенным мне нельзя. Но не буду же я об этом сразу говорить. Одним словом, скрутило меня неожиданно так, что и разогнуться не могу, и встать тоже. Михалыч, роющийся в одной из коробок с тряпьем, услышал мой "ох", обернулся и, не спрашивая ничего, с размаху пнул санькину задницу в проеме шалаша: - Быстро! - а когда тот пулей выскочил, нимало не обидясь, указал дубинкой в мою сторону. - Правь! Земля была хоть и утоптанная, но еще влажная. И, видимо, поэтому Санька забежал за один из шалашей и вытащил оттуда нечто, что в далеком прошлом было матрацем, а ныне - какой-то бесформенный мешок с которого грязь не отваливается кусками лишь потому, как липкая очень. - Ложись, - приказал мне Михалыч. Видимо, на моем лице отразилась вся гамма чувств при виде "ложа", да и ложился я более чем аккуратно, что Михалыч смотрел на меня, не отрывая взгляда. Пришлось лечь, правда, под лицо я все ж таки подложил свежевыстиранную рубашку. Санька быстро оседлал меня, прошелся пальцами прямо сквозь мою рубашку по позвоночнику, что-то нащупал, а потом… - Хых! - что хрумкнуло у меня в пояснице. - Хых! - щелкнуло в крестце. - Хых! - и тренькнули позвонки между лопаток. Пальцы Саньки снова пробежали по позвоночнику: - Все, - прохрипел он и вскочил. Я поднялся - боли как не бывало. А Санька-то оказывается неплохой костоправ!.. Я потянулся, расправил плечи - хорошо! Потом повернулся было в сторону лохани, о там уже Санька вовсю жамкал принесенную Михалычем куртку. - Ты это - поди сюда, Санька там доделает. - Пойдем-ка к ручью сходим. Люди гибнут за металл - Ну а теперь, - Михалыч требовательно смотрел мне в глаза, - давай-ка начистоту: кто ты и зачем к нам пришел? Исчезнувшая из голоса сипотца и из речи вечное "ага" подвигло меня к мысли, что продолжать играть не стоит. Да и не было у меня особого желания врать дальше. Тем более, что к такому повороту я был внутренне готов сразу. И я выложил ему все начистоту. Достал из потайного пояса удостоверение, показал. Сказал о водке - на всякий случай. И попросил помочь дожить день на свалке до конца. - Журналист, значить, - в голос Михалыча вернулась сипотца. Дубинка вновь стала описывать круги по земле. - Те очень повезло, что ты на меня наткнулся, ага, - Михалыч присел на бревнышко. - Очень. Он так сказал это "очень", что холодок пробежал у меня по свежевылеченному позвоночнику. - Ладно, - он стукнул дубинкой об землю, - щас люди придут пожрать. Ты молчи. Санька тож будет молчать, ага. Я сам все скажу. Ты - знакомый моего брата, понял? Весточку принес, ага… И к нам в бригаду не просисься, понял? Брат мой из Люберец. И ты оттуда же, ага… Мы не спеша пошли обратно. - Пока люди будут - сиди при Саньке. А как люди уйдут - поговорим, ага… Когда мы вернулись поляна была полна народом, который жадно поедал мой "обед". Возраст из-за слоя грязи и копоти определить весьма трудно - лет этак 30-50-ти. Одежда была такой же по виду, как и та, что Михалыч принес для меня. Вокруг был разбросан принесенный ими хлам - по большей части металл, видимо цветной. Но были и коробки с продуктами и ширпотребом. Рядом с толпой стоял широко раздвинув ноги и заложив руки за спину Санька и широко улыбался. Михалыч коротко представил меня, как и обещал. И все время, пока люди оставались на полянке, зорко следил, чтобы никто ко мне не попытался подойти. Впрочем, особых попыток и не было - Михалыча, видно, не только уважали, но и побаивались. Но отдельные косые взгляды в мою сторону были брошены. Неприятные взгляды. Угрюмые. Холодные. Особенно на фоне горящего костра и горячей картошки. Потом все покурили, попили чаю, приготовленного тут же в большом котелке, и как-то вдруг - словно по неслышимой мной команде - все стали собираться… И вот ушли. - Поди, помой с Санькой посуду, да еще одну порцию картошки заложите - на вечер, ага… - проводил взглядом спину последнего "подчиненного". - А потом поговорим, да провожу я тебя от греха подальше. Еще пару часов все было как и до "обеда" с той лишь разницей, что я более настороженно оглядывался по сторонам, да Санька улыбался еще шире, еще обаятельней, еще добродушней, поглядывая на меня. Он не позволил мне нести полные ведра воды. Не дал мне особо корячиться, чистя котелки. Да и картошку старался мыть быстрее, чем я. Заботился. Михалыч, изредка то уходя, то возвращаясь, молча наблюдал за мной. И я просто чувствовал, что смотрит он на меня отнюдь не враждебно. И от этого становилось спокойней. Лишь однажды стало тревожно, когда прибежал запыхавшийся "работник", что-то прошептал Михалычу на ухо и тот рысью кинулся в сторону свалки. Но спустя минут сорок он вернулся - хмурый, злой - и успокаивающе кивнул мне: "Все в порядке, ага…" Наконец, часов в семь, все было закончено. И Михалыч кивнул мне приглашая пройтись. Мы отошли далеко за ручей, и на какой-то полянке присели на пеньки. - Ну, спрашивай, чё хочешь узнать. А я отвечу, если смогу, ага… …Мы проговорили более двух часов, но вызнать у Михалыча многого не удалось. Говорил он не спеша, как бы пробуя вес каждого слова на кончике языка. Вот вобщем-то все, что он мне сказал. - На свалку-то сам не ходил? Ага… И правильно. Свалка она и есть свалка. Да я не только про мусор - про людей. Да и про мусор тоже, ага. Вон, смотри, рядом какие вещи лежать могут - какое-нибудь г… и мебель старых мастеров. Ага, антикварная. Так и люди. Одни - вон как Санька - золото, худого никогда не сделают, ни за спиной, ни в лицо. А другие… Мусор - одно слово, ага… Тут оно знаешь как бывает: был человек и нет. И не сыскать - мусор сплошной: и люди и вещи… - Ты нас с этими городскими не ровняй! Это у вас там зря про нас так думают. Городские-то - бичи, люди пропащие, работать не хотят, ага… Попрошайничают: помогите, мол, на операцию, али на хлебушек. Тьфу, стыдоба! А у нас тут люди работают - и хлеб свой и одежу и жизнь отрабатывают. Вон смотри, человек тридцать-пятьдесят весь мусор перелопачивают с восьми утра до темноты. И только один раз приходят, ага, на обед. - Я-то, да вроде как бригадир. Да не, не бригадир. Я ж не только по работе, я по жизни над ними стою, ага. Выбрали. Третий год уж стою. У нас тут вроде коммуна. А я ее начальник, ага. И по работе - вон седня пришлось нашего с рабочими разнимать. Тряпки не поделили, ага. А я - разнимай. А не разними - забили бы до смерти. Бывало тут такое, ага… Мусор. - Или вот омоновцы приезжают. Как по календарю - по осени да по весне. Ломают все, нас гоняют, ага. А чтоб поменьше ломали опять же я иду. Не, забирать не забирают. Они ж понимают, что с нашего металла все кормятся. Так, для отчета, ага… - Жить-то тут можно. А че? Кроме омона никто нас и не достает. Сами себе хозяева. Мы ведь хозяева свалки. Они начальники, а мы хозяева. Это как твоя квартира, ага. Есть квартира-то? Ну вот: жеки всякие, участковые да ще кто - начальники, а ты хозяин. Они тебе воду могут отключить или в участок на беседу пригласить, ага. Но квартира-то твоя! Так и у нас. Токо у тебя еще куча всякого начальства есть. Да хоть и жена, ага. А у нас тут больше никого и нет. Михалыч проводил меня до опушки. Почти всю дорогу молчал. У дороги я отдал ему водку, что привез с собой. Попрощались. - Ты это, не приходи больше, ладно? Поверил я тебе, это хорошо, я мало кому вот так сразу верю, ага. Но ить попадешь на кого другого - не найдут. Мусор тут. Свалка. "Алфавит" 1999г. Назад |
